Жан Прувер отличался еще большей  мягкостью,  чем  Комбефер.  Повинуясь мимолетной фантазии, примешавшейся  к  серьезному  и  глубокому  побуждению, породившему в нем весьма похвальный интерес к  изучению  средних  веков,  он переименовал себя из Жана в Жеана. Жан Прувер был  вечно  влюблен,  посвящал свои досуги возне с цветами, игре на  флейте,  сочинению  стихов;  он  любил народ, жалел женщин, оплакивал горькую участь детей, одинаково твердо  верил и в светлое будущее и в бога и осуждал революцию только за одну павшую по ее вине царственную голову - за голову Андре Шенье. У него был мягкий  голос  с неожиданными переходами в резкие тона. Он был начитан,  как  ученый,  и  мог почти сойти за ориенталиста, но прежде всего он был добр,  и  потому  -  это вполне понятно каждому, кто знает, насколько доброта и величие близки  между собою, - в поэзии отдавал предпочтение грандиозному.  Он  знал  итальянский, латинский, греческий и еврейский,  но  пользовался  ими  лишь  затем,  чтобы читать четырех поэтов:  Данте,  Ювенала,  Эсхила  и  Исаию.  Из  французских авторов он ставил Корнеля выше Расина, Агриппу  д'Обинье  выше  Корнеля.  Он любил бродить по полям, заросшим диким овсом и васильками;  облака  занимали его, пожалуй, не менее житейских дел. У него был  как  бы  двусторонний  ум, одной стороной обращенный к людям, другой - к богу, и он  делил  свое  время между изучением и созерцанием. По целым дням  трудился  он  над  социальными проблемами; заработная плата, капитал, кредит, брак, религия, свобода мысли, свобода  любви,  воспитание,  карательная  система,   собственность,   формы ассоциаций, производство, распределение - вот  что  составляло  предмет  его углубленных  занятий.  Он  пытался  разгадать  загадку  общественных  низов, отбрасывающую тень на весь человеческий муравейник, а по вечерам наблюдал за громадами ночных светил. Как и Анжольрас, он был единственным сыном  богатых родителей. Он говорил всегда тихо, ходил,  опустив  голову  и  потупя  взор, улыбался смущенно, одевался плохо, казался  неуклюжим,  краснел  по  всякому поводу, был до крайности застенчив и при всем том неустрашимо храбр.